Эпилог

Вкусно снилась жизнь. И так страшно было пробудиться… Словно мёртвой кошке, которой нёс сметану вчера утром, а она была уже там, где все по другому. Откуда никому неохота возвращаться. И тогда, во сне, я тоже был там. Но за стеной кузнечику не спалось, и он стрекотал от скуки или подталкиваемый завистью к моему сну, пытался меня разбудить. День ещё не начался, и я запустил в сторону предполагаемого нахожде-ния этого насекомого с его унылой трескотней валенок. Кузнечик прекратил стрекотать, но не от моего жеста, а оттого, что от удара валенком открылась дверь в сени, и потянуло холодом с улицы. Я умер там во сне и проснулся здесь – это было первое разочарование в этом году.
Январь наступил в полночь и уже напустил свою метель на заледеневшие во время декабря поля — поздно, земля уже промёрзла.
Я спустился с печи и зажёг свет — сегодня благодаря метели он не будет мерцать. Комната моей избы наполнялась белым светом, будто от луны, но ярче. Я включил чайник.… Меня пронзило дикое желание ос-вежится, и освободиться от всякой всячины внутри меня.
Пройдя несколько шагов в сторону входной двери с серьёзным намерением выйти на крыльцо и хоро-шенько опорожниться, тем самым выразить своё отношение к таким выебонам погоды после столь прекрас-ного праздника, мой взгляд упал на занавеску, своим прогрызенным молью телом она настоятельно совето-вала в это дерьмовое утро непременно заглянуть за неё. Я поморщился — Какого хуя? — помниться, подумал я, но поменял направление движения своего замученного тела в сторону подсобки, которая, собственно, скрывалась за назойливой занавеской. По дороге я подумал о том, что я брежу; идти не туда куда звало соб-ственное тело всё утро, а последовать вымышленному зову прогнившего куска ткани. Я, конечно, не был осо-бо рад согласиться на акт облегчения на улице в такую погоду, но тело изнывало от дикого желания вывалить наконец наружу всё то дерьмо , скопившееся у него внутри, и потому доводило меня до ненависти к себе уже болезненными позывами — я схватился за живот и громогласно рыгнул. Запах заставил прослезиться — мне чертовски было плохо. Но что же скрывает эта долбанная тряпка? Господи Иисусе! Да как я мог позволить себе забыть?! Там стояло то, что мгновенно изменило моё отношение к этому мерзко начавшемуся дню — ведро-сральник! Его мне подарила вчера соседка, которой я регулярно на участок кидал изо дня в день в те-чении лета свёртки газет, в которые заворачивал своё говно.
Я вынес находку на середину хаты и, решив воспользоваться моментом затишья боли в паху, поскакал заваривать кофе и прихватить чего-нибудь почитать на время божественного время препровождения на пусть даже и примитивном подобии унитаза. К ведру я уже вернулся с кофе и дешёвым изданием Библии. Положил приготовленную книгу на пол, стащил с себя штаны, сел на ведро, поднял книгу, глубоко вздохнул и в сопровождении громкого газоиспускания моей задницей процесс сдвинулся с мёртвой точки.
Зря я выбрал именно это чтиво — деяния святых после жестоко непродуманного, до боли в висках не со-гласовывавшегося с моими представлениями об этом процессе, сотворения мира, не приободрил меня, а лишь втоптало в грязь только что появляющееся чувство облегчение, подаренное вчерашним праздником и раскрывшее всю свою глубину и радость только сейчас. Я поморщился и отложил книгу в сторону. Закурил и начал пялиться в потолок, обдумывая планы на этот долгий холодный день. Закончив хезать, с двусмыслен-ным тяжёлым выдохом встав, я подтёр зад.
День действительно оказался долог
Я проторчал над вчерашним черновым вариантом нового рассказа про очередной мой запой, случив-шийся в прошлое лето, казалось, целую вечность — сложно вспоминать с похмелья, что происходило чёрте когда! И треклятый кофе не помогал, а идти сквозь внезапно налетевшую ниоткуда и разбушевавшуюся бурю на другой конец села за выпивкой — поступок достойный Санникова!
И я стоически терпел действие очередной волны головной боли. Да, наебала меня Машка из лабаза и опять подсунула мышье гавно вместо кофе. Я точно кончу с собой сегодня, если не случится чудо! Я встал и побрёл заварить ещё кофе. Сделав это, через несколько мгновений, проклиная всё, в том числе и своё отно-шение к лекарствам, я ворошил полки в поисках боролгина. Но поиски ушло полчаса с прицепом. Я уже отча-ялся, что у меня получится. Я стоял на табурете сжимая свою голову руками — я был готов сдохнуть, лишь бы спрятаться от этой боли. Как вдруг во мне появилось ощущение, что на меня смотрит в ожидании кто-то со стороны.
Я готов был поспорить, что кто-то стоит у меня за спиной. Кроме того кто пишет эти строки от моего име-ни, что б они дошли до вас. По сюжету его здесь нет, по сюжету он это я. Но там был кто-то ещё. Я переборол страх и боль и обернулся.
Это был дед Фома. Видимо он уже довольно долго наблюдал за моими потугами найти обезболивающее. Я это понял по накрытому столу за ним и его скучающему виду. Он стоял, мял шапку ушанку и смотрел в пол.
- Здорова!
- Здорова, я смотрю ты от похмелия мучаешься, писатель?
- И, блядь, приличного похмелья! — слезая с табуретки, воскликнул я.
- Так, что…?
- Наливай , дед!
Мы сели за стол и выпили. На закуску дед принёс сельдь и огурцы, немного мелко нарезанного мяса, и варёный картофель. Славный стол! Фома знает, что и когда принести — вот припёрся бы он чуточку пораньше, так я и не был бы так рад! А теперь он спас меня от отчаянного состояния брошенного на произвол похмелью алкаша.
- Спасибо, Фома! — сказал я после второй стопки выпитой молча.
- Так ведь как не помочь, раз оно нужно!
- Что там? — проговорил я после опрокидывания третьей стопки и многозначительно кивнул в сторону окна.
Дед выпил из своей стопки и скорбно констатировал — Бушует бестия!
Дальше всё следовало по давно сформировавшейся схеме — я нажрался, дед повествовал о новых собы-тиях на селе, а я кивал и внимал его чарующему голосу — он был неплохой рассказчик, но, правда, косноязы-чен. Моё сознание отключилось на рассказе про какого-то чечена!? Видимо деда потянуло на анекдоты — это верный знак, что по состоянию он меня начал нагонять.
…
Моё сознание возвращалось ко мне волнами. Первая помогла приподнять веки, и я увидел степь, а это означало только одно — мы на заднем крыльце моей хаты; вторая помогла ощутить, что в руке у меня старая люлька деда Фомы, значит, мы тут торчим не бессмысленно — вышли покурить; с третьей и заключительной я понял, что лучше б я не приходил в себя.
Дико шумело в голове и подташнивало. Мутило сильно, да и тело изнемогало от холода. Глаза слезились от мороза. Я затянулся и создалось впечатление облегчения.
- А что мы собственно здесь делаем, а? — я выпустил дым и повернулся на Фому.
Дед сидел молча и сверлил даль взглядом своих серых глаз. В его позе и громкому дыханию можно было сделать вывод, что его гложет что-то тяжёлое и практически невыносимое для смертного человека. Я сделал вывод, что Фому не стоит сейчас беспокоить и тоже устремил свой взор в долину лежащую перед нами, огра-ниченную лесами.
Было ещё довольно светло. Хотя от бури не осталось ничего, кроме огромных сугробов и бегающих по ним змеек измороси, ветер был довольно назойлив. Видимо именно он спровоцировал пробуждение моего сознания.
С каждой следующей затяжкой я понимал, что становится легче организму и сознанию существовать в этом дерьмовом мире — в трубке был явно не табак. Темнело. Становилось ясно как день, что жизнь сладко снилась нам с Фомой на этом обледеневшем крыльце, в это чудесный зимний вечер. Ветер стихал и на небе будто мгновенно появились миллионы звёзд. Я запрокинул голову и замлел — пожалуй, я самый счастливый и самый пьяный человек на земле. Пусть будет так…
Да, ёптыть, так было всегда, просто это было не так заметно, а теперь я твёрдо знаю, что это так и пусть этот сраный писака, что непрерывно меняет стиль повествования обо мне, продолжает стучать по клавишам ноутбука, погружая вас в мир его фантазии, где среди несчитанных страниц вкусно сниться жизнь и мне.


Январь 2010г

Спонсор рассказа:
Александр Непомнящий,
Алина Penny Зарубина,
Борис Гребеньщиков.